Воспоминания немецкого путешественника о пребывании в Тамани в марте 1843 года. Часть 2
Во время моего вынужденного пребывания в Фанагории я каждый день ездил в Тамань, чтобы узнать о прибытии судов из Керчи. Однажды, когда я стоял на берегу, укутанный в свою бурку, глядя на туманное крымское побережье и не обращая внимания на постоянный душ, производимый брызгами волн, ко мне на хорошем французском обратился казачий офицер с орденом Святой Анны. Обрадованный встречей с человеком, который мог легко общаться на знакомом мне наречии, я ответил на приветствие этого вежливого незнакомца, чья внешность и форма сразу выдали в нем донского казака, а следовательно, человека пришлого в этой округе.
Когда я объяснил ему свои огорчения по случаю задержки моего экипажа и багажа в Керчи, этот дружелюбный человек порекомендовал три лекарства от моих проблем: терпение, чашу дымящегося пунша и веселую беседу у теплого камина, пока небо снова не станет голубым, а море спокойным. С этой целью он пригласил меня войти в его маленький домик, где я смог бы высушить свою бурку, пока он развлекал бы меня разными историями. Это предложение показалось мне разумным, и я последовал за ним в аккуратный каменный домишко неподалеку.
Мы удобно расположились перед пылающим в камине огнем. «Красный» угол украшало большое изображение святого в золотом окладе, а справа висел лик Николая Чудотворца; перед нами на огне булькала колоссальных размеров глиняная чаша для пунша. Моим спутником оказался путешествующий майор, штабной офицер из Ставрополя. Он приготовил живительный напиток и опорожнил стакан как настоящий знаток этого благородного искусства. «Ты пьешь как девчонка!» — заорал казак, когда увидел, что я лишь умеренно пригубил его огненную воду, в то время как он пил большими глотками. Поскольку я надеялся самостоятельно найти в темноте дорогу обратно в Фанагорию, то решил не злоупотреблять напитком. Тем не менее я признаю, что этот бородатый казак пристыдил меня! Трижды он наполнял и опустошал огромный кубок без малейшего эффекта, хотя вскоре на покрасневшем лице его товарища проступили следы влияния крепкого напитка.
Этот человек был величайшим пьяницей, которого я когда-либо встречал, за исключением турецкого жандарма, который сопровождал меня из Эрзурума до персидской границы. Этим двум русским офицерам, по-видимому, было поручено какое-то особое задание в Тамани, вот почему черноморcкие казаки смотрели на них со страхом и трепетом.
Ставропольский штабc-офицер принадлежал к знатной московской семье, был человеком изысканных манер и говорил по-французски без ошибок, но было легко понять, что казачий майор получил воспитание только в позднем возрасте и его цивилизованная внешность иногда уступала место взрыву старой казачьей откровенности и горячности. Его французский, приобретенный во время военной кампании на западе, был со славянским акцентом, и в нем было что-то такое веселое и сердечное, что я гораздо лучше ладил с ним, чем с его более утонченным, но прямым товарищем.
Он поведал нам бесчисленные истории, веселые или грустные — в зависимости от обстоятельств; он описал свои впечатления от Германии и Франции, высказал свои суждения об армиях и их лидерах, рассказал многочисленные анекдоты о российских генералах Платове, Беннингсене, Милорадовиче, Кутузове, Раевском, Ермолове и проч. Истории заканчивались подробным описанием его прежнего образа жизни в доме на Дону, а также жизни и деяний его деда – повествование, которое было особенно захватывающим из-за душевности, с которой оно было подано.
У всех солдат, переживших наполеоновские войны, был большой запас интересного опыта, но я знал немногих, кто мог бы описать его с такой теплотой и свежестью, как этот ветеран. Его иностранное произношение скорее усиливало, чем уменьшало очарование рассказа. Судя по седым волосам, ему было лет шестьдесят, при этом он был силен и энергичен, несмотря на множество тяжелых ранений, полученных на войне.
После того, как была выслушана последняя история, мы с казаком вышли на улицу и добрались до ворот крепости. Пожелав русскому спокойной ночи, я собирался отправиться на поиски своей квартиры, но дождь прекратился, и звезды ярко засияли над уединенным берегом. Это побудило меня продолжить прогулку и подняться на высокий холм.
Я долго сидел на его вершине, размышляя над тем, что сегодня услышал. Подо мной простирался несколько однообразный, но красивый пейзаж, слабо освещенный звездами. На переднем плане виднелся сверкающий поток Таврического пролива с таинственными курганами, выстилающими оба берега. Бескрайний мир степей, начинавшийся у моих ног, простирался в тоскливом однообразии на тысячи миль, до ледяного залива Святого Лаврентия. Какая пища для размышлений есть у западного странника на краю степного мира Азии! Таинственная завеса скрывает как прошлое, так и будущее этого региона. Что стало со всеми теми народами, которые жили здесь со сказочных времен? <…>
В ночь на 9 марта [1843 года] мое хрупкое жилище в Фанагории, казалось, вот-вот рухнет под напором сильного ветра. Однако это было определенно последнее появление степных бореев. Ветер стих после полуночи, и ясное морозное утро показало, что погода изменилась, и Черное море скоро успокоится. Улыбающееся лицо моего хозяина намекало на то, что он принес хорошие вести. Из Керчи прибыло судно с экипажем такой диковинной формы, что, скорее всего, это приехала моя карета. Я расстался с моим гостеприимным хозяином-аптекарем, чьи глаза были полны искренних слез по случаю моего отъезда.
Публикуется по изданию: Wagner Moritz. Travels in Persia, Georgia and Koordistan with Sketches of the Cossacks and the Caucasus. London, 1856.
Перевёл с английского Денис Захаров.
